Глава еврейской общины Казахстана Александр Барон, община Павлодара поздравляют Наума Шафера и Наталью Капустину с юбилеем свадьбы! Мазл тов!

29 марта 2015 года Шафер Нахман Гершевич и Капустина Наталья Михайловна отметили бриллиантовую свадьбу. 60 лет назад два любящих сердца соединили свои судьбы.

В праздничную дату сотрудники Дома Шафера испекли для «молодоженов» каравай. С поздравлениями с юбилеем к семейной чете пришли члены еврейской общины Павлодара, славянского центра, журналисты местных СМИ.

Председатель еврейской общины Павлодара и директор Хэсэда Татьяна Сливинская поздравила Нахмана Гершевича и Наталью Михайловну с юбилеем.

Вокальный коллектив «Тейбелах» исполнил любимую песню Нами Гитина «Переплывают кони», песню на иврите о любви, и попурри еврейских песен.

Павлодарский поэт Виктор Гаврилович Семерьянов прочитал свои стихотворения: «Поставь мне, Шафер, старые пластинки».

Наум Григорьевич Шафер - кандидат филологических наук, советский и казахский музыковед, коллекционер, композитор и литературовед. Профессор кафедры русской филологии Павлодарского государственного педагогического института и с 1996 года — Павлодарского государственного университета им. С. Торайгырова. Является автором книги «Дунаевский сегодня».

«Дом Шафера» - единственный в Казахстане музей грампластинок. Он работает с 2001 года на базе уникальной коллекции профессора. В коллекции более 25 тысяч граммофонных и патефонных пластинок. Также в музее представлены собранные Шафером 1500 бобин магнитофонных записей и 1500 аудиокассет.

Вот как вспоминает Наталья Михайловна о своих первых встречах с Нахманом Гершевичем в книге Юрия Ковхаева «Он, как всегда, в пути» (2006):

- Наталья Михайловна, думаю, вы не забыли, как зародилась ваша любовь к Науму Григорьевичу. Чем он привлек ваше внимание?

- Вначале мы просто подружились. Ему другая девушка нравилась, мне - другой юноша. Мы даже поверяли друг другу сердечные тайны. А дружба возникла потому, что оба, бывало, засиживались в публичке допоздна, а потом вместе возвращались в общежитие. Или из оперы. Кроме нас среди студентов любителей оперного искусства почти не было. Вот и получалось, что ходили туда и возвращались мы вдвоем. Часто пешком, потому что трамваи уже не ходили.

Ну и кроме того... Я была вторым секретарем комсомольского бюро факультета и руководила шефским сектором. За нами было закреплено шефство над швейной фабрикой. Я организовывала для нее всякие культурные мероприятия и часто привлекала к ним Наума Григорьевича. Он дирижировал хором, разучивал с ним «Песню о Волге», читал лекции о поэзии.

- В общем, вы сблизились на почве общего интереса к музыке и литературе.

- Да, так у нас завязалась дружба, а потом она переросла в любовь.

- Какие черты характера Наума Григорьевича вам особенно импонируют?

- Очень импонирует присущее ему сильное мужское начало. Это - сила характера, верность себе, своему призванию, последовательность, твердость, упорство в достижении цели. Если он что-то наметил - обязательно сделает. Попадая в разные, порой очень сложные, обстоятельства, он никогда не пасует, не опускает рук. Он продолжал научную работу даже в заключении, я туда привозила ему книги и журналы. Он всю жизнь работает, не покладая рук. И как бы ни уставал, план свой выполняет. Это мне очень импонирует. И еще, конечно, - широта интересов. Сколько встречала людей - их обычно интересует либо что-то одно, либо другое, а его - и одно, и другое, и третье. Это очень созвучно моей душе.

И еще мне нравится в нем то, что он, как и я, любит людей. У нас одинаковое стремление делать людям добро. Он всегда для всех открыт. Никогда ни к кому не относился высокомерно, недоброжелательно. Не делил людей на важных и не важных, нужных и не нужных, интересных и не интересных. Положение человека в обществе для него никакого значения не имеет, ко всем он относится ровно.

Есть в нем и такое привлекательное качество, как чисто мужская смелость и решительность в критические моменты. Однажды в Алма-Ате мы возвращались ночью с концерта знаменитого лирического тенора Александровича. Шли такие счастливые под впечатлением прекрасного пения. А навстречу - два верзилы.

Я опомниться не успела - Наума Григорьевича как ветром сдуло. Он подскочил к обидчику и, что называется, врезал ему. Тот, конечно, ответил. И началась потасовка, в которую втянулись и приятель того хулигана, и я. Потом этот приятель наконец их разнял (они уже катались по земле). Я говорю: «Нами, как ты решился, ведь они такие здоровенные, может, из физкультурного института?» А он в ответ: «Конечно, досталось мне хорошо. Но и я ему несколько раз здорово засветил».

- А есть у Наума Григорьевича качество, которое вас не совсем устраивает?

- Знаете, говорят, наши недостатки - продолжение наших достоинств. Иногда меня не устраивает то, что он никогда никому не отказывает во внимании, порой в ущерб своему здоровью, занятиям дочери. Ей нужна тишина, а тут идут и идут... И все время звучит музыка (ведутся записи, перезаписи).

- То есть вас не устраивает проявляемая им в подобных случаях мягкотелость?

- Это не мягкотелость. Он считает, что ни в коем случае нельзя обидеть человека.

- А если человек заслуживает того, чтобы его обидели? Добро должно быть с кулаками.

- В каких-то принципиальных случаях он тоже не постесняется обидеть, а вот в таких... Бывало, выйдет зимой прогулять собаку легко одетый в какой-нибудь плащик, в туфлях на босу ногу, встретит знакомого, тот остановит его (сам в теплых ботинках, в дубленке) и говорит, говорит. .. Наум Григорьевич уже замерз, окоченел, а тот все не отпускает... Или, бывает, куда-то опаздывает, а в это время раздается телефонный звонок. Казалось бы, извинись, скажи, что опаздываешь, перезвонишь поздней. Нет, он этого не скажет. Поэтому мы не раз с ним опаздывали.

- Представляю, что такое быть женой коллекционера, который значительную (а иногда, наверное, и большую) часть зарплаты тратит на новые приобретения. Бывали у вас конфликты на этой почве?

- Нет. Никогда! Во-первых, я тоже была заинтересована. А во-вторых... Честно говоря, я все время надеялась, что он когда-то остановится. Но он так и не остановился. И я научилась рассуждать так: «Ну что я буду тратить нервные клетки безо всяких шансов что-то изменить? Ясно, что он без этого не может. А раз так, можно и потерпеть. Надо принимать его таким, как есть».

- Я помню, какая обстановка была у вас в той заваленной книгами, журналами и пластинками квартире. Что давало вам силы это выносить?

- Я все это терпела потому, что для меня главное, чтобы он чувствовал себя комфортно и мог спокойно заниматься творчеством.

- А вы, женщина, от такой обстановки дискомфорта не испытывали?

- Нет. Кровать для отдыха у меня была, а остальное не очень важно. Я ценила, что и он понимал: как для него наука, так для меня школа - дело жизни. Он тоже с чем-то смирялся, что-то терпел. Иногда, когда была слишком занята, я говорила: «Сегодня обеда не будет, сходи в столовую». Или, бывало, подам одну кашу на обед. Я на кухне готовилась к урокам, проверяла тетради. А книги, когда не могла извлечь из стоп, брала в библиотеке.

- Имея нужные книги, брали их в библиотеке?

- Ну да, потому что иногда просто невозможно было до них добраться, А к нему за помощью тоже не очень обратишься - он то с книгами и журналами работает, то что-то пишет... И вот представляете, я экономлю каждую его минуту, стараясь не отвлекать вопросами, а кто-то к нему придет и, бывает, два часа не уходит, отвлекая пустыми разговорами. Мне, конечно, обидно.

- Как вы перенесли время его заключения и потом годы его работы в вечерней школе, которая, как вы прекрасно понимали, совсем не по нему?

- Самое страшное было - следствие, когда ужасно угнетала несправедливость. Я знала, что он в истинном понимании настоящий советский человек и вдруг... Вот эта грубость, хамство по отношению к нему... Это было нестерпимо. Люди ведь всегда относились к нему с уважением и любовью, студенты его обожали.

Во время процесса они буквально осаждали здание суда, пытаясь туда попасть. Их не пускали. Проникнуть на процесс каким-то чудом удалось только одному из них - Рашиду Алтынбекову, который до сих пор поддерживает связь с Наумом Григорьевичем, хотя давно живет в Ташкенте. Я думала, сойду с ума.

Помогли дети, те классы, в которых я преподавала литературу, - восьмой, девятый, десятый. Директор школы Лившиц чуть не силой выводил их из зала суда, на котором они тоже непременно хотели присутствовать. Они ведь довольно часто у нас бывали, так что Наума Григорьевича знали. Мы с ними в театр ходили, устраивали встречи с актерами. В это трудное время они меня просто опекали, особенно выпускной класс (71-го года) - Люда Степкина, Алина Шатило, Галя Гарбузар... Они приходили, по очереди сменялись и «выгуливали» меня. Вдвоем, втроем. Одной ни дня не оставляли. Это меня и спасло.

- Когда шел суд над Наумом Григорьевичем, обвинение, по обыкновению тех лет, для его дискредитации рассказывало о нем гнусные вещи - будто он чуть ли не совращал студенток. Как вы к этому относились? Требовали у него каких-то объяснений?

- Нет. Потому что знала, что это - полнейшая чушь. В качестве повода для этой клеветы была использована такая ситуация. В то время к нам довольно часто приходила одна студентка, к которой мы, и прежде всего я, хорошо относились. Это была одаренная, остроумная девушка, так же, как мы, любящая литературу и музыку. Она тогда начинала писать кандидатскую. Понимаете, у каждого преподавателя есть любимые ученики, в том числе у меня. Были, естественно, и у него. Вон Петя Кузнецов уже член Союза писателей, в Москве живет, а до сих пор с ним переписывается. И вот так продолжается годами, понимаете? Мы могли со своими учениками, студентами и гулять пойти, и, вместе, в кино, в театр. Это все было в порядке вещей. А у многих людей этому только одно объяснение...

- Как я понял из долгих разговоров с вами обоими, вы понравились друг другу потому, что вам почти всегда нравилось одно и то же. И эта гармония сохраняется. А счастье, как в одном фильме написал в сочинении мудрый мальчик, «это когда тебя понимают». Выходит, вы на редкость счастливая пара.

Информацию предоставила И. Тверитнева

И. Тверитнева